О цензуре
...или когда темнеет просвещение
Посредством книгопечатания открылась равная свобода благодушию и
злосердию, разуму и невежеству, добродетели и пороку, действовать над
умами человеческими, созидая добрые или худые нравы, из коих одни
неминуемо влекут за собою благоденствие, а другие — погибель царств и
народов. Потекли обильные струи добра и зла.
Слово, хитростью ума испещренное, ядовитее и опаснее змеи,
прельстившей прародителей наших. Оно под различными видами, то
угождением сладострастию, то остротою насмешки, то мнимой важностью
мудрости, то сокровенностью мыслей, а иногда темнотою и безтолковицей,
очаровывает, ослепляет неопытные умы, и часто гнусность порока так
искусно умеет облекать в красоту добродетели, что самый зрелый рассудок
едва различить их может. Сего-то ради апостол, остерегая людей,
говорит: не будем младенцы влающеся (колеблющимися) всяким ветром
учения.
Наглость слова — не меньше чем хитрость его: при малейшем нерадении
блюстителей нравов, оно безбоязненно тысячами путей течет
распространять язык страстей и лжи, который, чем больше заразит умов,
тем громче, дерзостнее и безстыднее становится.
Прошедший век, названный просвещенным и философским, усыпя бдение
правительств, породил и взлелеял дух безбожия и злонравия, от которого
потухает свет веры, умолкает закон, гибнет власть, и добродетель,
труды, науки, художества утопают в потоках крови. Язык Франции, под
видом просвещения, способствовал возникшему в ней злу скитаться из
страны в страну, из дома в дом, из журнала в журнал, с театра на театр.
Сперва скрытно, а потом и явно учит, воспитывает, заражает, ослепляет,
развращает юношество с тою адскою надеждою, что оно, возмужав и
напитавшись заблуждениями, станет сообщать их из рода в род, из
поколения в поколение.
Поборники злочестия с великим жаром защищают вольность
книгопечатания, под предлогом так называемой ими свободы ума, но на
самом деле свободы страстей и безумия. Но как язык есть первейшая вещь,
просвещающая ум и раскрывающая понятия, то, дабы не открыл он нелепости
их мыслей, придумали они под видом старания о изящности и чистоте языка
спутать его темнотою и невразумительностью слов, чтобы читатель больше
верил и удивлялся, чем понимал.
Какую книгу труднее написать — умную или безумную, полезную или
безполезную? Один уже вопрос сей служит доказательством: неограниченная
свобода книгопечатания желает против одной хорошей книги выпускать
двадцать худых. Но услышат ли там голос и суд мудрого, где двадцать
невежд будут вместе с ним кричать нелепицу? Не одолеют ли напоследок
невежды, и сей мудрец не скроет ли талант свой в землю, ос-тавя их
кричать, глушить и портить народ? Сколько бы ни говорили, что там
просвещение, где в тысячу перьев пишут, однако это неправда: не число
книг приносит пользу, но достоинство их; лучше не иметь ни одной,
нежели иметь их тысячи худых.
От издания худых, дерзких, соблазнительных, невежественных,
пустословных сочинений развращается нравственность, умножаются ложные
понятия, темнеет просвещение и возрастает невежество.
Невежды и кощуны никогда не должны иметь голоса в суждении о языке,
потому что или не в сродном виде представляют свои мысли, или смешивают
мiрское с духовным, важное со смешным.
Многие журналы распространяли так называемые либеральные идеи,
новомыслие и вольнодумство — не потому, чтоб они служили пищей разуму,
но потому что были новости доселе неслыханные, необыкновенные. Для
наполнения таковых листков выписывались и переводились из иностранных
ведомостей все те злоум-ствования, злодеяния, бунты, смертоубийства,
мерзости, какие где случались, и в них с подробностью описывались, и о
которых народу нашему возвещать не было никакой надобности, кроме разве
той, не найдутся ли в нем такие адские души, которые могут нечто
позаимствовать.
Худости, рассеянные во множестве книг и часто при первом взгляде
непроницаемые, подобно посаженным в землю семенам дают от себя плод,
растут и умножаются, заражая молодых людей сердца и умы.
Надобно, чтоб цензура была ни слабая, ни строгая и разумеющая силу
языка. Слабая не усмотрит вредные внушения, а строгая не даст говорить
ни уму, ни правде. Нужно, чтоб никакие цветы не закрыли змею, и
напротив, простая травка не казалась змеиными жалами.
|